Цивилизация
Дело было так: на журфаке в рамках курса по основам видеомонтажа нам показывали знаменитую сцену с лестницей из «Броненосца Потемкина» и называли такой прием монтажом-аттракционом, повлиявшим и на голливудскую традицию блокбастеров. Гузель Яхина в новом романе о жизни Эйзенштейна придерживается, конечно, совсем иных художественных приемов — однако все равно делает аттракцион. Не визуальный или сюжетный — скорее интеллектуальный.
«Эйзен» Гузель Яхиной — лауреата престижных литературных премий и автора трех других громких романов, — это литературное мокьюментари, псевдодокументальный фильм, или же байопик: нечто вроде недавнего французского «Даааааали!» или, из хайпового, сериала «Король и Шут». Биография здесь — только исходный материал. Уход от некоторых фактов и искажения действительности необходимы, ведь, будем честны, новинка Яхиной — не совсем роман. Скорее развернутое эссе, где автор при этом чисто технически придерживается классической сюжетной структуры: вот вам главный герой, а вот вереница пестрых событий его жизни, среди которых и взлеты, и падения. Казалось бы, типичная история становления на биографическом материале. Кстати, роман уже доступен в аудиоформате и начитан Иваном Литвиновым.
Однако, излагая события из жизни режиссера совершенно нелинейно, Яхина предлагает читателю поразмышлять не столько о творческом гении Эйзенштейна, да и не о личностных его качествах, сколько о... времени. Фигура главного героя с каждой новой частью текста будто отходит на второй план. Судьба индивида здесь повторяет судьбу целой эпохи: такой же противоречивой, полной великих деятелей искусства — порой темных, питаемых необузданным подсознанием. Такой же стремительной и пугающей, как та самая сцена с лестницей: выстрел за выстрелом — потрясения XX века. Русского — и глобального. И то Эйзенштейна считают «перспективным 27-летним режиссером», поручают ему ответственные съемки, а то уже пытаются оклеветать.
«Эйзен» — книга о времени и творчестве, их созидательном и деструктивном влиянии друг на друга. Знаете, как говорят о некоторых гениях — родился не в то время? О других же можно сказать — время это словно воплощал. Две эти, простите пошлое сравнение, стороны одной медали одинаково интересны Яхиной. Как историческая эпоха может помешать творцу, а как — подсобить? И можно ли быть гением вообще вне времени? И личностью вне гения?
«Это его-то — лысого сатира с избыточным весом и наполовину омертвелой сердечной мышцей. Его, самого известного на Западе советского режиссера, взращенного на экспорт, но запрещенного к выезду. Его, дважды лауреата Сталинской премии, чьи старые фильмы уничтожили, а новые не разрешали снимать. Матерщинника и порнографа, которого вполне можно хоть завтра посадить. Да хоть бы и сегодня — всегда найдется за что».
Если бы, предположим, роман Яхиной был фильмом и номинировался на недавний «Оскар», то точно удостоился бы двух номинаций: за лучшую операторскую работу и за лучшие визуальные эффекты. Яхина — не биограф, а художник. Помните, как у Уайльда? «Художник — это тот, кто создает красивые вещи», и «раскрыть художество и скрыть художника — такова у художества цель». Роман о режиссере сам постепенно превращается в подобие кинофильма, ведь Яхина выдерживает соответствующую оптику событий. Текст написан от третьего лица, но все происходящее будто пропущено сперва через эстетический фильтр самого Эйзенштейна, и уже потом — Яхиной. И вот уже эта копия реальности XX красочна и подробна в бытовых деталях (вот камера делает зум на купленном варенье, вот еще на какой мелочи) и будто бы фальшива, оттого пугающа в исторических эпизодах («Смерть, которую он увидел «на фронте», и та напоминала искусную декорацию»).
Но какое это кино? Авторское или массовое? Покажут ли его во всех кинотеатрах, так, что поймет даже подросток, или только в маленьких залах — для тех, кто, как говорят, «в теме»?
Что же — не ждите сцены после титров.
Так даже интереснее.
«В Голливуде штамповали всего-то примитивные грезы — дурман для души, анестезию для классовых страданий. В Советском Союзе production был налажен куда как более прогрессивно. Массово изготовлялись веселье и уважение, выпекались вера и воинственность. В гигантских количествах отгружалась надежда. Соревноваться с ней в выпускаемых объемах могла только злоба».